Главная Home Вперед Next E-mail

Мало известно и о боливийском крестьянине, живущем на востоке страны. О том самом крестьянине, чей дом разбомбили, жалкий урожай уничтожили, а весь скот угнали. О крестьянине, на долю которого выпало столько жестоких испытаний только потому, что мимо его лачуги проходила партизанская тропа, и это навлекало на него неминуемый арест, тюремный застенок, пытки... После боя в ущелье Юро несколько армейских рот было брошено вдогонку за оставшимися в живых партизанами, а в это время крестьян допрашивали, упорно добиваясь сведений о каждом, кто сотрудничал с партизанами или просто хорошо о них отзывался. Крестьяне прятали оставшихся в живых партизан с октября 1967-го по январь следующего года, когда с помощью отряда, состоявшего из боливийских коммунистов и других патриотов, партизанам удалось наконец прорвать окружение и добраться до города Кочабамба, а затем, минуя Ла-Пас, устремиться к чилийской границе. Двадцать лет отделяют нас от этих исторических событий, но образы Че и его сподвижников по-прежнему живы в памяти жителей этого сурового края на востоке Боливии, где нам удалось побывать.

3 ноября 1966 года майор Эрнесто Че Гевара прибыл в Ла-Пас. У него был паспорт на имя Адольфо Мены Гонсалеса, уругвайца по национальности, выданный в Монтевидео. Удостоверение с печатью Национального информационного управления при канцелярии правительства Республики Боливия гласило, что специальный представитель ОАГ господин Мена Гонсалес прибыл для изучения экономического и социального уклада боливийских крестьян. Таким образом Че приступил в Боливии к выполнению важной задачи, которую он сам себе поставил, как писал Фидель Кастро в предисловии к Партизанскому дневнику Че. Во второй раз в своей жизни Че оказался в самой высокогорной столице, расположенной на высоте 3400 метров над уровнем моря, в так называемой Котловине — месте, зажатом со всех сторон горами, где берут начало реки Чокеяпу, Оркохауира и Эль-Ачумани. Благодаря Алейде Марч мы получили возможность ознакомиться с воспоминаниями молодого Гевары о своем первом приезде сюда, в 50-х годах. Вот отрывки из его записей: “Ла-Пас, словно наивная, простодушная провинциалочка, горделиво выставляет напоказ свои городские прелести...” “Незабываемо прекрасна какой-то нежной, величавой красотой Ильимани с навеки дарованным ей природой снежным нимбом. В часы, когда на землю спускаются сумерки, одинокая вершина обретает особую торжественность и великолепие”. “Мне припомнилось восклицание знакомого учителя, ссылавшегося на слова некоего мексиканского просветителя, который утверждал, что это единственное место в мире, где с животными обращаются лучше, чем с людьми. Я этого не заметил, однако в разумении белого индеец по-прежнему остается бессловесной скотиной...”

5 ноября 1966 года, около семи вечера, Че выехал в джипе из Ла-Паса в сопровождении Альберто Фернандеса, Монтеса де Оки (Пачунго, Пачо) и Карлоса Коэльо (Туна, Туманине) в направлении Ньякауасу, через Оруро. Они пересекли Андское нагорье с простирающейся вокруг бескрайней и почти безжизненной пустыней, где свирепствуют ледяные ветры и растут одни лишь колючки. На пути у них изредка попадались хижины индейцев, стоявшие поодиночке или образующие небольшие селения, до которых, казалось, никому нет дела в этом мире.

Примерно в десять вечера из Ла-Паса выехали Гарри Вильегас (Помбо) и Хорхе Васкес Вианья (Лоро, или Биготес). 6 ноября в 8 часов утра Че миновал контрольно-пропускной пункт при въезде в Кочабамбу. С интервалом в полтора часа проследовал второй джип. Кочабамба и Санта-Крус служили партизанам местом встречи. Машины следовали по шоссе в направлении Санта-Круса, оставляя позади долины и горные перевалы, озера и поля пшеницы, небольшой участок необитаемой сельвы с нависшими над ней тяжелыми тучами — так называемую Сибирь, расположенную на высоте 2200 метров, — а затем спустились в каменистую и засушливую низину, где в изобилии растут кактусы, к самой границе департамента Санта-Крус, откуда начинается настоящая сельва. На пути им встретилась небольшая усадьба, построенная в 1940 году и называемая "Гаваной". И это в такой дали от Кубы! Какое же огромное волнение испытали они, прочитав на простенькой вывеске родное слово. И вот уже позади Комарапа, Матараль, Самайпата... Около девяти вечера они миновали указатель на Санта-Крус, а затем свернули на грунтовую дорогу ведущую к Камири, нефтяной столице Боливии. Потом пересекли песчаное дно Рио-Секо — бурная в период дождей эта река в остальное время года мелеет и высыхает.

По грунтовой дороге они проследовали через селения Татаренда и Карагуата-ренда до Гутьерреса — одного из самых старых поселений в провинции Кордильера, основанного еще в прошлом веке. Сегодня здесь более ста домов, расположенных по обе стороны дороги, несколько лавок и сарай, именуемый гостиницей, где останавливаются на отдых и ночлег проезжающие. Из Ипати они направились в Лагунильяс, последний населенный пункт, через который проехал Че на пути в Ньякауасу. Лагунильяс — главный город провинции Кордильера в департаменте Санта-Крус. Он расположен в небольшой долине, которая окружена со всех сторон холмами, поросшими буйной растительностью, — своеобразный островок посреди бескрайней боливийской сельвы.

За двадцать лет здесь почти ничего не изменилось. Лагунильяс — по-прежнему один из тысяч так похожих друг на друга захолустных городишек нашей Америки, символ заброшенности и нищеты. В своем дневнике Че упоминает Лагунильяс. 3 декабря 1966 года он делает запись: “Трое местных пеонов отправились в Лагунильяс по нашему поручению”. 12 декабря Че пометил в дневнике, что Коко возвратился из Каранави, где сделал нужные закупки, “но был замечен кем-то из жителей Лагунильяса, которые удивились количеству провизии”. Нам было известно, что жители Лагунильяса замечали не только это и были осведомлены о событиях в Ньякауасу, происшедших в 1967 году, и мы попытались побеседовать с кем-нибудь из старожилов. Пожилая испанка, хозяйка одной из местных лавочек, в ответ на наши расспросы рассказала:

— Только, ради бога, не упоминайте моего имени, — я ведь знаю вас, журналистов, — потому как мой супруг не выносит, когда я распускаю язык. Мы тут сидим с вами, разговариваем, а заявится он и сразу: цыц — и рот мне на замок. Не желает — и все тут! А мне так охота рассказать, как все было. И она продолжала, все время озираясь по сторонам, чтобы муж не застал ее врасплох:

— Ну так вот, заявились эти вояки, и тут уж пиши пропало... Обирают дочиста, уничтожают все на своем пути, хуже саранчи... 23 марта многих спровадили на тот свет. Это было в шестьдесят седьмом, я точно помню! Ведь 23 марта мы отмечаем годовщину Тихоокеанской войны¹⁾ и гибели Эдуарде Абароа²⁾. Как раз в этот день и началась битва Че в Боливии, и я это отлично помню. Наша собеседница вытащила откуда-то фотографию Че, показала ее нам и тут же спрятала обратно, добавив:

— С братьями Передо — Коко и Инти — сам я знаком не был. По правде говоря, мне хотелось с ними подружиться, но случай все не представлялся. Как-то от партизан пришел человек и купил у моего друга Лусилио Альденате двух мулов. Я сидел пил мате и пригласил его присесть со мной, но он отказался, сказав, что у него нет бомбильи³⁾. Тогда я подарил ему бомбилью... Я думал, что он и есть Коко. Потом я, правда, понял, что это не он. Схватили его вроде в Монтеагудо. Точно не знаю, где они его схватили, но потом я увидел фотографию, и оказалось, что это Васкес Вианья. (Это действительно был Хорхе Васкес Вианья — Лоро, или Биготес, — схваченный в Таперильясе 25 апреля 1967 года.) Сеньор Барба продолжал:

— Он был высокого роста, подтянутый. Взобрался без седла на мула, другого взял за повод. Моего дружка Лусилио Альденате схватили потом за то, что он продал им этих мулов, но у него никакого злого умысла не было. Он ни в чем не был виноват, а как они его били! Били и приговаривали: ты, дескать, спутался с партизанами, ты их связной. Схватили еще Ремберто Вилью и Сиро Альгараньяса... Партизаны же не делали ничего плохого, и крестьянам, к которым они заходили, они за все платили. Если крестьяне убегали, партизаны могли взять в доме что-то из продуктов, и это понятно, но они всегда оставляли на столе записку: Взяли то-то и то-то, платим столько-то. Составляли точный список и клали на стол деньги. Так что они никогда никого не грабили.

— Первый раз слышу, что в Ньякауасу среди партизан были перуанцы! Военные никогда об этом не говорили. — Он задумался, а потом, проведя рукой по волосам, продолжил рассказ: — Васкеса Вианью тоже убили, этот был боливиец. Убили и двух священников; одного из них схватили в Камири и сразу же прикончили. Ну скажите, за что? Потом я узнал, что за холмом нашли еще один труп. Его обнаружили пастухи. Это был как раз Васкес Вианья. Сами пастухи его и зарыли. Я его так больше и не увидел! Пастухи мне об этом потом рассказали, Всем известно, что Васкеса Вианью сбросили с самолета. Я хотел сам похоронить его — ведь я его знал... Нашли его на той стороне дороги. Там есть такой небольшой холмик — Эль-Уэсо. Там он и похоронен.

— Партизаны были очень справедливые люди и очень смелые; им приходилось преодолевать в день по пятьдесят километров, да к тому же с кинталем⁴⁾ груза на спине. Когда погибли те два партизана, их даже не отпевали, просто вырыли яму и закопали. Военные не хотели, чтобы их хоронили на кладбище, а еще они приказали, чтобы без гробов; в одеяло, говорят, заверните и заройте. А когда через год мы пошли туда, чтобы поставить свечечку, там уже были и свечи, и полно цветов — до нас успели побывать другие люди, прознали, что это были партизаны.

Из Лагунильяса мы вышли с проводником, об этом позаботилась владелица лавки, которая заявила, что, не зная как следует дороги, до усадьбы Ньякауасу не добраться.

— В 1967-м я был, конечно, тут. Помню, отец продал нашу усадьбу в Ньякауасу, этот самый дом с железной крышей. Продал он его братьям Передо. За сколько — не знаю. Я жил рядом, в Сунчале. Еще отец продал тогда усадьбу Эль-Пинкаль Сиро Альгараньясу, это как идти к Ньякауасу.

— О партизанах... Только то, что они были друзьями моего отца, он всегда говорил, что эти самые партизаны — его друзья. Приходили Коко Передо, Инти Передо, Васкес Вианья и еще один, по имени Антонио, который доставал для них еду. (Это был Антонио Домингес Флорес, Леон.) Отец давал им лошадей отвезти продовольствие в партизанский лагерь. Они крепко дружили. Кто-то явно на него донес, потому как к нам зачастили солдаты. Пришли и увели отца в Камири. Офицер Сильва (капитан Аугусто Сильва, схваченный партизанами 23 марта) хотел было его ударить, но я подбежал и заслонил его собой, не троньте, закричал, не смейте! Еще я сказал Сильве, что пожалуюсь своему дяде, который главнее его. Моего дядю звали Рейес Вилья. Тогда они поостыли немного, а я тут же помчался в Лагунильяс, чтобы сообщить всем, что моего отца арестовали и увели в Камири. Ведь мой отец был унтер-офицером в Чакскую войну⁵⁾ . Он всегда хорошо отзывался о партизанах, дружил с ними. Я тут остался с его благословения, он меня благословил перед смертью. Мы отправились дальше, по направлению к Эль-Пинкалю, усадьбе, которая принадлежала Сиро Альгараньясу, по соседству с Ньякауасу; это о нем Че записал 7 ноября в своем Дневнике: “...Пустил слух, что мы тут якобы занимаемся изготовлением кокаина”. Тропа становится все уже и уже, необычайно буйная растительность то и дело преграждает путь. Все время приходится останавливаться, отыскивать проход в густых зарослях. Пройдя таким образом километров десять, мы добрались до Эль-Пинкаля, Наш проводник пояснил:

— Эта усадьба принадлежала Сиро Альгараньясу; он много чего сообщил воякам, но только он не знал, что это были партизаны, не ведал он и о том, что с ними Че Гевара. По ночам тут все время было какое-то движение, он и подумал что эти люди заняты изготовлением кокаина, и поспешил донести на них. Сначала Сиро послал своего работника Росалеса разнюхать, кто это там занялся производством кокаина. Партизаны напугали его, и Росалес зарекся к ним соваться. Хозяин попытался заставить его пойти еще раз, но он уперся, и ни в какую. И не рассказал ни о чем, потому как толком ничего и не понял. Тогда его тоже уволокли в Камири. Там продержали какое-то время и отправили в Управление криминальной полиции, где допрашивали, а потом забили палками Он был совсем неграмотный, все время молчал. А что он мог сказать? Он ничего не знал. Короче, они его прикончили, а нашли его потом в петле. Мы осмотрели дом Сиро Альгараньяса, Он был пуст, полуразрушен, давно заброшен. Когда-то это был добротный дом, выстроенный из необожженного кирпича, с высокой черепичной крышей. Как пояснил наш провожатый, двери сорвали с петель солдаты. Затем наш проводник продолжил свой рассказ:

— Сиро Альгараньяс был алькальдом Камири, денег у него была куча. Это его и погубило: его арестовали, чтобы захапать все, что у него было; солдаты, обобрали его до нитки, все подмели не оставили ему ни шиша. Деньги у него были не от партизан, они только расплачивались за то, что у него покупали. Он так и просидел в тюрьме в Камири до 1968 года, когда суд признал его невиновным и освободил, но с условием, что он отдаст свою усадьбу. Мы вновь тронулись в путь по узкой. едва различимой среди густых зарослей тропе, совершенно непригодной для пешего туризма, но вполне подходящей для вьючных животных. Проводник остановился у ничем не примечательного дерева и сказал:

Дом с железной крышей! — повторяли мы вновь и вновь. Огромное волнение охватило нас. Представший нашему взору пейзаж словно обогатился новым измерением, пространство наполнилось образами. И самой первой была мысль о человеке, отказавшемся от высоких постов в руководстве партией, от должности министра, от звания майора. О человеке, который беззаветно и преданно служил Революции, пережил немало светлых минут и гордился тем, что был вместе с Фиделем в трагический час Карибского кризиса, тем, что без колебаний следовал за Фиделем, разделял его мысли, взгляды и принципы, его тревоги; о человеке, который оставил самые дорогие свои замыслы, что он мечтал воплотить на нашей земле, оставил самых горячо любимых, близких людей, оставил народ, который принял его как сына, о чем он сам написал в прощальном письме Фиделю.

Вдали виднеются покрытые зеленью и освещенные солнцем горы. Насколько же величественнее стали они для Америки и для всего мира с тех пор, как сюда пришли эти люди! Свидетель первых боев, Ньякауасу свято хранит живую историю партизанской борьбы. Дом с железной крышей оказался пуст. Стоит он на том же самом месте, но был перестроен, стал меньше. Крыт все тем же оцинкованным железом, те же деревянные двери... Очаг сложен заново. На заднем дворе тыквенное дерево, посевы маиса и тропинка, ведущая к реке Ньякауасу, что течет в сотне метров от дома. Ньянкауасу — или Ньякауасу — на языке индейцев-гуарани означает “большой источник”.

А потом... потом мы вновь отправились в путь партизанскими тропами Че.

1) Тихоокеанская война (1879—1883), “селитряная война”, между Чили, с одной стороны, и Перу и Боливией — с другой.
²⁾ Боливийский патриот (1833—1879).
³⁾ Тонкая тростниковая трубка для питья мате.
⁴⁾ Кинталь — 46 кг.
⁵⁾ Война между Парагваем и Боливией из-за пограничного нефтяного района Чако-Бореаль (1932—1935).

Воспроизводится по: Купуль Адис, Глес Фройлан. Партизанскими тропами Че. От Ньякауасу до Ла-Игеры //Куба.–Март, 1988.–№ 3.–C. 8 – 13.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Главная Home Вперед Next E-mail